Дед был от природы недоверчивым человеком. Его недоверие заходило так далеко, что он думал: мы, его семья, переругаемся на его похоронах, так что эта наша совместная трапеза станет последней. Как-то ему пришло в голову, что он не сможет присутствовать на этом последнем обеде. Такая перспектива ему не понравилась, он ел охотно и редко наедался, поэтому он сказал мему отцу, что хочет перенести свои поминки на более ранний срок. Отцу идея показалась нелепой и унизительной. Он видел за ней постоянный страх деда не успеть, пропустить и вообще слишком мало получить от жизни. Отец сказал, что это мешало ему всю жизнь, и он не понимает, зачем нужно праздновать уродство самопреставления, он отказывается, даже в последний раз. Но дед настаивал на совместном обеде, и обе сестры моего отца считали, что нужно выполнить его последнюю волю.

В последнее воскресенье апреля мы собрались в доме моего деда в Мюггельхайме. Уже около девяти утра я выехала из Гамбурга. Я долго не видела деда и хотела еще немного поговорить с ним наедине. Дом его я знала с детства. Входная дверь никогда не закрывалась, так что я смогла войти без звонка. Свою куртку я повесила в гардеробе. В доме пахло не так как раньше. К запахам дерева, лака и кислого молока, которое дед часто долго хранил, чтобы потом пить простоквашу, примешиваался острый сладковатый запах, который я приписала раку.

Из-за рака деда мучили сильные боли. Опухоль побольше находилась в мозгу, поменьше – в кишечнике, так что от него вряд ли что-то осталось. В семье говорили, что морфины хорошо помогали против болей, но не так хорошо – против страха, разраставшегося внутри деда. Я думала, что этот страх омрачит нашу встречу. Даже если дед и не хотел верить в это, на самом деле семья переругалась задолго до поминок. Так, я с раннего детства больше не видела тетю Рут и ее родственников. Ее сыновей – близняшек, которые были чуть моложе меня, я не могла толком вспомнить. Вторая сестра моего отца с юных лет была монахиней. Дед тем временем уже простил ей то, что она стала монашкой, а не матерью. Но я помню, как часто об этом говорили, когда я была ребенком. Считалось, что монахиня не вписывается в семью. В вероисповедании дочери дед видел только насмешку, гнусное оскорбление в адрес своей рано умершей жены, которая была еврейкой и не привила детям особенной любви к Богу.

Мой отец не мог общаться ни с тетей Рут, ни с сестрой Сибиллой, поэтому он быстро решил не принимать участия в обеде. И Рут вспомнила вдруг, что не сможет придти. Она объявила, что должна срочно поехать на один конгресс.

Ботинки я не сняла. Пол в доме у деда был чуть ли не самым грязным из известных мне. Я постучала в дверь его спальни. Он не ответил, я тихо повернула ручку и вошла. Он спал. Он дышал часто как младенец. Одеяло было подоткнуто под плечи и маленькое мягкое тело, как будто его накрыли, и он с тех пор не шевелился. Я убрала несколько волос с его лба, они склеились от холодного пота. Потом я повернулась и хотела выйти из комнаты – как вдруг увидела сидящую рядом с дверью тетку, сестру Сибиллу. Она прижала палец к губам, чтобы я молчала. Пока мы выходили, – она осторожно закрыла за нами дверь – я спрашивала себя, что она там делала. Меня не смущало, что дед спал, когда я пришла, чтобы еще раз поговорить с ним один на один, но то, что сестра Сибилла охраняла там молчание, мне не нравилось.

Дед захотел, чтобы мы сами готовили на его поминках. Делать это он поручил своей дочери-монахине, моим двоюродным братьям-близнецам и мне. Он был уверен, что сестру Сибиллу не спровоцируешь, знал и то, что мы с кузенами слишком долго не виделись, чтобы сразу поссориться. В конце концов, дед знал, что мы будем единственными гостями.

На кухне сестра Сибилла хотела показать мне, как чистят спаржу. С удивлением она констатировала: „А, ты уже умеешь?“ Какое-то время мы чистили и молчали. Потом она спросила: „У тебя есть друг?“

Я остановилась, удивленная. „У меня и ребенок есть. А у тебя есть друг?“

Она скривила губы и пристально посмотрела на меня сквозь свои угловатые очки. „Ты знаешь, что у нас не бывает друзей,“ – при этом улыбка, за которую я принимала ее искривленный рот, оставалась на лице.

„Не спеши, не спеши,“ – сказала я и улыбнулась в ответ, - „я знаю, что вам запрещена физическая любовь. Но друзья-то у вас могут быть?“ Моя улыбка стерла с лица ее, она устремила взгляд прямо на спаржу, никуда больше и оставила мой вопрос висеть в воздухе. Потом, заворачивая спаржевые очистки в старую газету, она сказала: „Я забыла, что у тебя есть ребенок. Я так много забываю, прости.“ Я встала, чтобы открыть ей мусорное ведро.

Почти сразу вошли мои двоюродные братья Люций и Рем с ламой. По желанию деда они купили целую, потому что он любил ламу, и эта последняя должна была быть целой. Сестра Сибилла разводила огонь в камине. Люций и Рем, унаследовавшие маленькую круглую фигуру деда, сняли куртки и сразу же – ботинки. Их носки были влажными на пальцах. Мне не удавалось определить, от чьих ног исходит более сильный запах. Я посмотрела на сестру Сибиллу, она довольно улыбалась своему маленькому костру, и, казалось, ничего не замечала. Хотя время было еще утренним, за окном становилось все темнее. Дождливая погода. Мы забыли включить свет, может быть, никому и не хотелось. Сестра Сибилла и я уселись в красные бархатные кресла и наблюдали за тем, как Люций и Рем, опустившись на колени перед камином, разделывали ламу. При ближайшем рассмотрении я подумала, что пахнут ноги Рема. Люций мне нравился. Он оторвал взгляд от ламы, лежащей на коленях Рема, и посмотрел мне прямо в глаза. Мне показалось, что в конце концов его взгляд упал на мою грудь, и я осторожно выпятила ее ему навстречу.

Сестра Сибилла уже давно ничего не говорила, но теперь спросила, может ли она помочь. В конце концов, уже одиннадцать, а обед начинается в час. Она попросила меня подержать ламу и одним-единственным ударом протолкнула вертел через грудь и сзади между ног. Она сделала это так профессионально, как будто целыми днями ничем другим в своем монастыре не занималась. Ее нежная кожа побледнела, тонкие прожилки придавали ей аристократический тон. Рем сглотнул и сказал: “Но мясник говорил - через глотку к заднему проходу”.

Сестра Сибилла не ответила, принесла из кухни бутылку оливкового масла и очищенные чесночные дольки, натерла ламу маслом и проткнула ножом маленькие дырочки в мясе. Я помогла ей воткнуть чеснок в отверстия. Она привязала ноги ламы к телу, и мы вместе подняли насаженную на вертел тушу и подвесили над огнем.

Из спальни донесся голос деда, зовущий сестру Сибиллу. Она пошла к нему.

Я снова села в кресло. Люций и Рем подползли на четвереньках к огню и протянули к нему ноги. Они наблюдали за мной.

“Я слышал, что у тебя есть ребенок”, - спросил Рем.

“Да”, - сказала я, - “ее зовут Жозефа”. Я вытянула и скрестила ноги.

“И как только можно назвать ребенка Жозефой?” - спросил Люций.

“Почему бы нет?” – сказала я, у меня не было желания обсуждать с двоюродными братьями имя моей дочери.

“И где она?” – спросил Рем.

“У своего отца в Гамбурге. Он не любит семейных посиделок”.

“Хорошо”, - сказал Рем.

Люций посмотрел на меня нерешительно. “Вы расстались?”

“Нет, почему мы должны были расстаться?”

“Ну, просто странно, что ты не взяла ее с собой”.

Сестра Сибилла подошла к двери, которую ей пришлось открывать локтем, потому что в руках она держала миску. Пнув дверь, так что та захлопнулась, она село в кресло рядом со мной, а миску поставила на колени. В воде плавали две тряпки. Сестра Сибилла уставилась на огонь. Она сказала: “Настраивайтесь есть ламу одни, дедушке нехорошо”.

“Что это значит? Мы специально для этого приехали, а теперь он не хочет обедать вместе со всеми”. Рем разыгрывал возмущение и сам в него не верил. Мне не было смешно, остальным тоже.

“Можно мне к нему?” – спросила я.

“Нет”, - быстро ответила сестра Сибилла, поднялась и понесла миску в ванную. “Посмотрим”, - сказала она, вернувшись, - может, через час все будет по-другому”.

Сестра Сибилла встала и пошла с картофелем на кухню. Люций придвинулся от огня поближе ко мне. Аромат ламы и чеснока заглушил запах от ног, но я все равно гадала, чьи же ноги это были.

“У кого-то из вас ноги пахнут”, - сказала я. Рем повернулся к нам, осклабился и показал на Люция. Люций не ухмылялся, но показал на Рема. Я поверила Люцию. Вошла сестра Сибилла и застелила стол свежевыглаженной скатертью. Поскольку нас было только четверо, максимум пятеро, стол не стоило раздвигать. Через двадцать минут он был накрыт, Рем сливал в кухне картофель, Люций ковырялся в ламе, и я, воспользовавшись тем, что сестра Сибилла была занята приготовлением соуса, сказала: “Я пока позову деда”.

“Нет”, - снова быстро сказала сестра Сибилла.

“Да”, - сказала я, закрыла за собой дверь кухни и поспешила в дедову комнату.

“Какой запах!” – сказал дед.

Он спрятал две бутылки яблочного сока под пластиковым пакетом за кадкой. Я взала одну и принесла ему.

“Тебе нужен стакан?” Он покачал головой, открыл бутылку, поднес ко рту и начал пить. Он выпил полбутылки не отрываясь. Дед был садовником, и в руках его, несмотря на болезнь, еще оставалась сила. Он отдал мне бутылку, и я поставила ее обратно на балкон. Я взяла вязаную кофту, лежавшую в ногах, и надела на него. “Кофта? Холодно?” – спросил он.

Я кивнула. “У тебя сильные боли?”

Он кивнул.

Сестра Сибилла положила деду на тарелку одну картофелину, и он сказал: “Еще одну”.

“Тебе все-таки лучше не есть много”, - сказала сестра Сибилла, ее голос казался измученным.

Дед повторил громко: “Еще одну”.

Она положила ему вторую картофелину, а он повторил то же самое, так что ей пришлось добавить третью. Он повторял эти два слова, пока на его тарелке не лежали восемь больших картофелин. Нам осталось по одной. Сестра Сибилла не смотрела на нас, раскладывая их по тарелкам. Она взяла спаржу и хотела положить своему отцу две, но он сказал “Нет” и прикрыл тарелку руками. Меж его пальцев поднимался пар от картошки. Сестра Сибилла промолчала. Она положила спаржу нам. Люций встал, довольно неловко отрезал куски от ламы и предложил немного деду. К удовольствию того, в некоторых местах мясо было с кровью. Он хотел эти куски. Едва дождавшись, пока наши тарелки наполнятся, он начал есть. Первую картофелину он еще разломил вилкой и проглотил, потом отложил нож с вилкой в сторону, взял кусок мяса рукой и откусил, обмакнул мясо в соус, снова откусил и в конце концов затолкнул мясо в рот. До этого он не обращал на нас внимания, но теперь поднял глаза, его щеки были набиты до отказа, так что он едва мог двигать ими. Он попытался что-то сказать, при этом непрожеванный кусок выпал у него изо рта. Он торопливо затолкал его рукой обратно. Лицо сестры Сибиллы окаменело. Она сложила руки и что-то забормотала. Люций и Рем уставились на деда. Но, прежде чем сказать что-то, – мы ждали этого – он правой рукой затолкал в рот еще картофелину, левой – еще мяса. Красный сок потек из уголка его рта по подбородку. Сестра Сибилла не переставая молилась, дед запихивал в себя еще еду, а я отрезала спарже хвостики, снова и снова смотрела на деда и думала, могу ли я помочь. Дед запихивал., жевал, запихивал, жевал, глотал, пока не уничтожил всю гору еды перед собой. Сгорбившись, он возвышался над своей пустой тарелкой и смотрел на нас. На лбу у него появились капли пота, он вытер губы рукой и сказал: “Картофель переварился”.

Не глядя на него, сестра Сибилла сказала: “Бинтье, твой любимый сорт”.

“Кто сказал? У меня нет любимого сорта. Картофель был переварен”.

Люций откашлялся: “Дедушка, зачем ты так быстро ел, у нас есть время”.

Наш дед посмотрел на Люция, потом на Рема, потом опять на Люция, словно в первый раз его видел или не видел очень долго, а потом сказал: “У меня нет”.

“Есть”, - сказала сестра Сибилла и, не удостоив его взгляда, положила на его руку свою, - “у тебя тоже есть, отец”.

Он стряхнул руку: “Да вы все рехнулись, дети! Вы думаете, так будет всегда. Но не со мной, она уже здесь, смерть, держит меня за яйца!”

Рем прыснул, поперхнулся и закашлялся.

Прежде чем встать и закрыть за собой дверь комнаты, потом дверь квартиры и поехать в Гамбург к моему парню и нашей дочери, постоянно вспоминая деда, смотрящего в одну точку, я еще раз прижала ухо к его рту, он чуть повернул лицо, чтобы пропустить воздух и говорить, и мой дед сказал: “Я боюсь”.

1 Рассказ взят из сборника: Julia Franck Bauchlandung. Geschichten zum Anfassen.

Deutscher Taschenbuch Verlag GmbH&Co. KG, Muenchen 2002.